"Достаточно быть умней и осторожней, и беды обойдут тебя стороной, малыш", - мама шептала это каждый вечер, не то убаюкивая, не то утешая. Это было почти присказкой, частью жизни.
Это была такая надёжная фраза, как хотелось ей верить всегда, всю жизнь... Но получилось только до тринадцати.
В тринадцать маму не спасла осторожность и вечное потакание отцу, и к утру стало ясно, что она больше не пошевелится самостоятельно.
Отца от тюрьмы спасло отсутствие свидетелей и знакомый адвокат.
Как бы несчастный случай.
Хотелось сбежать. Далеко. Навсегда. До полной пустоты в мыслях.
От мыслей трудно было дышать, открывать глаза, отвечать на вопросы.
И привычный, заскорузлый страх скоро сковал решимость побега.
Достаточно быть умней и осторожней-осторожней-осторожней...
И отец не разозлится...
Не подворачивайся под руку, когда он не в духе, не мелькай перед ним, он устал-устал-устал...
Будто эхо недавних слов. Постоянных слов.
Отец всегда был уставшим. Всегда не в духе. Нередко - пил. Дома же. За закрытыми дверями. И не буянил вроде. Но и под руку ему лучше было не подворачиваться ещё чаще, чем раньше, чем всегда.
Это было так привычно - жизнь-прятки, не шуметь, не попадаться на глаза, и никогда-никогда-никогда не перечить.
Достаточно быть умней и осторожней, и беды обойдут тебя стороной, малыш.
А вне дома был такой красивый мир... И непонятное, но такое приятное внимание парня из старших классов.
Разговоры наравне, обо всём, о чём угодно.
О свободе. Птицах. Цветах.
И что прятаться бесконечно невозможно. Страшно вылезать из скорлупы, конечно...
- Цветам тоже страшно пробиваться через землю - здесь ведь всё совершенно иначе. Но если насмеливаются - растут прекрасными, разве нет?
Таких странных мыслей и разговоров всегда было полно. Поначалу просто не хотелось спорить, потом стало интересно.
А в конце лета он пришёл попрощаться, уезжая в другой город, и подарил колючий сиреневый цветок - мимоходом сорвал в ближайший зарослях и воткнул за ухо, посмеиваясь:
- Держи, это чертополох. Он похож на тебя, у тебя тоже волосы торчат во все стороны.
Цветок источал сильный аромат, ершистый стебель колол пальцы, и хотелось сжать сильней, уколоться как следует, чтобы так не щипало в носу.
- Чувствуешь, какой запах? Говорят, цветы пахнут сильней всего на грани смерти.
И обжигающе горячие губы шокировали, сминали, лепили кого-то нового из робкого, привыкшего к жизни-пряткам мальчишки. И запах сиреневых цветов заполонил всё вокруг, переменил мир от корней до стратосферы...
- Перестань прятаться, бросай всё... Приезжай ко мне...
Обещание ценней золота.
Бросить вечные прятки, тишину в доме, страх подвернуться под руку выпившему отцу, осточертевшую школу с сонными равнодушными учителями и равнодушно-недружелюбными одноклассниками...
И сбежать в новый мир, в новую жизнь...
Да о чём тут задумываться?
Не нужно даже много вещей - пару тёплых, пару лёгких, запасные ботинки, а остальное дело наживное.
- Чего в вещах шаришься? - не то отец вырос на пороге без звука, не то радость сделала неосторожным.
Промолчать или отнекаться, сбежать ночью?
- Я... уезжаю.
Как же страшно пробиваться из привычной скорлупы, но в то же время так... легче дышать, будто скидываешь тяжёлый рюкзак после долгой дороги.
Отец молча стоял в дверях, просверливая взглядом дыру, и привычный перед ним страх наполнял тело, отменяя закон гравитации.
- Сегодня. Сейчас. Я уезжаю, - ему казалось, что он парит в безвоздушном пространстве, не чуя тяжести сумки в руках, не чувствуя собственного тела.
Вырваться отсюда, из этого давящего дома, от памяти, от страха.
Пробить листья через солёную плёнку боли, стать цветком, свободно подставляющитм расправленные лепестки солнцу.
Три удара он не мог прийти в себя, всё будто парил в том же безвоздушном пространстве, только плечо немело от стальной хватки, и тошнило от крови во рту.
Достаточно быть умней и осторожней, и беды обойдут тебя стороной, малыш.
Но если попался - терпи. Не возражай. И отделаешься ерундой.
- Оставь меня в покое!
Видимо, отец так привык к покорности, к молчаливому терпению, что не ждал ответного удара, и лишь потому от неожиданности разжал хватку.
Невесомость лопнула и повлекла наружу с бешеной скоростью. Будто воздух со свистом вылетал из пробоины.
Страшно лететь впервые, да?
Пробиваться через землю.
Впервые делать такой огромный шаг.
Он не погонится. Он давно забыл как бегать, и ни за что не догонит, ему давно не приходилось ни от кого убегать.
В оглушающей пустоте травы били по коленям, и рвался воздух из лёгких, и громовой раскат налетел, обжёг, сшиб с внезапно подкосившихся ног, во рту заклокотала не сплюнутая кровь. Щекой по земле с разлёту - так больно, так реально, и кувырком, пока мелькающее небо не застынет наверху, огромное как вечность.
Он попытался вскочить и бежать дальше, но ноги не подчинялись, и ладони стали холодными, липкими, непослушными. И шея ослабела, еле хватило приподнять голову, чтобы посмотреть на дом, на отца, идущего в его сторону с какой-то чёрной палкой. По груди булькали густые красные струйки, и он сперва никак не мог связать это с той болью, жаром и грохотом. В голове не укладывалось, что в него могли стрелять и кто? Почему?.. Всерьёз... Это же... ружьё у него в руках?
Он снова попытался подняться, почти не чуствуя собственного тела, рванулся, цепляясь руками за траву, но смог только криво сползти в овраг, и перед самым лицом закачались ершистые сиреневые цветы с колючими стеблями, навалился густой сильный запах полураздавленных его телом цветов.
Он не то засмеялся, не то всхлипнул, не в силах уже поднять голову.
Через листья чертополоха безмятежно синело небо, и уже непонятно было, чей это аромат так силён на грани смерти - чертополоха или его собственный, и сам он только ершистый бутон, не сумевший толком пробиться через землю...