Посвящается моей красной звезде. Да не погаснет твой свет, мой рыжий.

Примечание автора: может быть когда-нибудь это станет полноценным фанфиком, а пока так, небольшая зарисовка из жизни.

Это не любовь, кричали люди,

Самые яркие звезды – голубые и белые. Далекие, сияющие, огромные, они обжигают своим светом. Они не влюбляют в себя, они просто ослепляют, и все становится неважным, только бы приблизиться, только подойти, пусть подползти, только коснуться… и сгореть. Вспыхнуть и сгореть, и умереть… счастливым.

Я тоже горел в нестерпимом сверкании голубой звезды. Той звезды, что сияла в его глазах, когда он смотрел на меня. Когда его уверенные и жесткие руки холодным шелком белой перчатки касались моей шеи, словно бы невзначай, убирая волосы, его дыхание обжигало мою щеку, когда я слышал чуть насмешливый и бесконечно надменный тон: «ты решил, что твое мнение интересует меня, Рауль?»

Ясон. Была ли это любовь? Или восхищение, почти преклонение?

Я не знаю. Просто не знаю. Ты заставлял сжиматься мое сердце, но это было лишь волнение, кровь вот-вот могла прилить к моим щекам, но это было всего лишь смущение. Я вздрагивал от ледяного гнева в твоем голосе, но это был всего лишь секундный страх.

Ты ценил меня. О, да, ведь я превосходный специалист. Тебе нравилось играть со мной, но я превосходный игрок, хотя изящной силе бильярда предпочитаю тонкую интригу шахмат. Тебе нравилось общаться со мной, но ведь я хороший собеседник.

Ты говорил, что считаешь меня своим другом. Это было удобно, Ясон. Правда? Очень удобно иметь руководителя лаборатории нейрокоррекции в своих друзьях.

Тебя нельзя было не любить, нельзя не восхищаться, не преклоняться.

Ты совершенство, и оставался им, даже совершая ошибки. Ты излучал силу, которой никогда ни у кого не было.

Ох, Ясон. Ты… у меня нет слов, при мысли о тебе только отчаянная боль и смятение.

Свет голубой звезды…

Ясон… теперь твое имя вызывает улыбку, полную печали. Знаешь, я скучаю по тебе, мне не хватает тебя, мне не хватает ослепительного света твоей сущности. Мне не хватает боли от сгорания в нестерпимом свете твоей голубой звезды.   

Наверно это своеобразный мазохизм.

Я бы не хотел его повторения, хотя и скучаю по нему.

Я слишком долго сгорал в голубой звезде, но так и не смог согреться в ее свете.

Ясон. Все это время рядом с тобой я был бесконечно одинок.

Свет голубой звезды. Я почти сгорел в тебе…

… Но есть и другие звезды. Не такие яркие, и не такие обжигающие, но от этого не менее прекрасные.

Теперь я понял это. Есть другие звезды. Их не видно за ослепительными вспышками голубых звезд, но они есть, и стоит только это разглядеть…

Красная звезда. Неяркая, неброская, они не привлекает к себе внимания очень долго, и просто есть рядом.

Надо же, потом, в ретроспективе начинаешь понимать, что красная звезда всегда была рядом с тобой, а ты этого не замечал, ослепленным другим.

Она была рядом. То ли чего-то ждала, то ли просто была рядом, когда нужна и исчезала, когда в ней больше не было необходимости.

«Мне все равно, кто сейчас будет со мной. Я просто не хочу быть один».

Откровенно. Жестоко, но честно. После гибели Ясона у меня не было сил оставаться одному. И кто угодно, лишь бы не это одиночество наедине с собой.

И он пришел. Зная все это, он пришел.

Насмешливая кривая улыбка, внимательные непроницаемые глаза, извечная сигарета.

… И тепло. Понимание.

«Что, не можешь понять, Рауль? Или просто это жалость к самому себе?»

Мне хотелось ударить его за это. Это жестоко!...

… А разве не более жестоко мое «все равно?»…

Но в янтарных глазах нет оскорбления, нет язвительности. Только легкая насмешка и тонкая едва уловимая жалость.

«Ты позволишь мне остаться с тобой? Хотя бы сегодня? А завтра я уйду, Рауль».

Удивление. И отказ.

Я был почти готов все испортить, отослав его, резко сказать, что не нуждаюсь в его жалости. Но… ведь нуждаюсь… только не в жалости… не только в жалости…

Он бросает сигарету и опускается на колени возле моего кресла, склоняя голову мне на колени…

…  Блонди не плачут. Они не умеют плакать, им не дано.

И я не умею плакать. Мои глаза оставались сухими, когда погиб Ясон, когда я в отчаянии бродил по Эосу, возвращаясь от Юпитер.

Но сейчас… Тепло его тела, шелковые пряди красно-рыжих волос под моими пальцами…

По щеке потекла слеза. Такая огненно-горячая слеза по ледяной коже.

Как же я замерз… Катце, ты же согреешь меня?

Красная звезда. Не ослепляет, и не способна на это. Зато рядом с ней тепло и надежно, словно позади тебя есть стена, есть столб, на который можно опереться. А в уверенности чьей-то руки, которая поймает тебя, если ты оступишься или просто на мгновение потерялся, нуждаются все. Даже Блонди. Уж я-то знаю.

Слабость. Может быть. Даже скорее всего, это слабость позволить себе не быть сильным.

Но мне все равно. Я слишком долго был сильным и никому не нужным. Я слишком долго был машиной, и теперь хочу стать живым.

Знаешь, Ясон, а ведь я наконец-то тебя понял. Ты просто хотел жизни, и искал это там, где возможно. Теперь мне жаль, что так получилось. Жаль и тебя, и твоего Рики. И в память о вас, я буду осторожен.

Спасибо тебе за твоего Катце, Ясон. Спасибо, что когда-то мы начали работать вместе.

Я буду осторожен. Хотя знаешь, это так трудно. Трудно удержаться, когда в разгар тяжелого рабочего дня я слышу вызов телефона, и его такой спокойный и чуть напряженный, он ведь не знает моей реакции, голос говорит: «Здравствуй. У тебя все в порядке?»

«Теперь, да, - хочется закричать мне, - теперь, да. Ведь ты рядом».

И приходя домой, желая только одного, немного тишины и покоя, бокал вина и посмотреть на ночной город, я чувствую как сильные руки обвивают меня, бережно и внимательно, иногда он бывает на удивление деликатен и даже мнителен. Я улыбаюсь, поворачиваюсь и ловлю его губы своими губами. И все становится на свои места. Его горячее тело, легкий аромат пряностей и сигарет в его губах, шелк волос под пальцами. А потом он опускает голову мне в плечо и тихо бормочет: «я так соскучился, у тебя же есть минутка для меня?»

«У меня для тебя есть все время вселенной! »  -  хочется сказать мне, но вместо ответа я просто крепче прижимаю его к себе, и мы молча долго стоим в темноте, разбавленной лишь ночными огнями Танагуры.

Ясон я почти сгорел в тебе, но теперь я познал, что такое быть живым, что такое настоящий огонь…

……………………………………

-           Рауль, ты снова не спишь, - сонно пробормотал бывший фурнитур Первого консула Амоя, - ну что опять случилось?

Тонкие пальцы блонди погладили его по плечу, потом по шее, поднялись выше и зарылись в мягкие рыжевато-красные волосы. Бывший фурнитур, а ныне глава черного рынка Амоя чуть поерзал, устраиваясь поудобней под тонким одеялом, и уткнулся лицом в золотые волосы, удовлетворенно выдохнув, слыша как стучит сердце суперсущества - блонди.

-           Катце, - тихо позвал Рауль, - я очень-очень… - он оборвал себя и замолчал.

Теплая рука Катце обняла его за талию покрепче, он улыбнулся.

-           Я тоже очень люблю тебя, Рауль, - прошептал он, приподнимаясь и заглядывая ему в глаза, - все еще не можешь сказать это? Запрет на эмоции – самый сильный запрет для блонди.

И Катце коснулся ладонью его щеки, чтобы погладить. Рауль неуверенно улыбнулся в ответ и потерся о его руку.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Рауль вдруг порывисто прижал к себе бывшего фурнитура с такой силой, что тот охнул.

-           Рауль, - пробормотал полузадушенный Катце, - сломаешь! Я не такой железобетонный как ты.

-           Я никуда тебя не отпущу, - с вызовом, категорично и отчаянно припечатал Рауль.

-           Так я вроде никуда и не собираюсь, - хмыкнул Катце, - куда ж я денусь от тебя, мой блонди.

-           Твой? – удивился Рауль, поглаживая его по волосам, и блаженно закрыл глаза, вдыхая такой знакомый нейтрально-теплый запах его парфюмерии и сигарет.

-           Конечно мой, - усмехнулся Катце, подаваясь вперед и опрокидывая его на подушку.

Каскад золотых волос взметнулся и упал на лицо Рауля. Катце бережно убрал вьющиеся пряди и обхватил ладонями его лицо, заглядывая в ярко-зеленые глаза, полные отчаянной страсти и… любви. Ну как еще назвать это нечто в сияющем взгляде блонди?  Умеют там они любить или нет.

Катце наклонился пониже и поцеловал его. Чуть влажные губы Рауля тут же раскрылись ему навстречу, как и он сам, подаваясь вперед, навстречу требовательным ласкам любовника.

-           Только мой! – шептал Катце, покрывая жадными поцелуями совершенное тело блонди, - только мой! Мой золотоволосый бог, мой сумасшедший блонди, мой прекрасный, только мой…

Рауль тихо стонал, позволяя ему делать все, что захочется, отдаваясь ему, его рукам и губам, отдаваясь нестерпимому отчаянному счастью…  

И неважно, что это ненормально. Неважно, что так не должно быть, это не продлиться долго, это неправильно, белая звезда блонди и красная звезда – бывший фурнитур не могут быть вместе.

Это извращение, нонсенс, это…

Все неважно. Неважно до тех пор, пока теплые губы целуют меня, горячее сильное тело прижимается ко мне каждой клеточкой, словно стремясь слиться со мной воедино. Неважно, пока темно-рыжая голова лежит на моем плече, и подбородком я чувствую касание его шелковистых волос. Неважно, пока я просыпаюсь ночью от нежных осторожных касаний, и любой кошмар отступает под властью его надежных рук. Неважно, пока я схожу с ума от страсти, растворяясь в его уверенных ласках. Неважно, пока я вижу его насмешливый и такой внимательный взгляд, когда он чуть устало, язвительно и так заботливо спрашивает «Ну что опять случилось, Рауль?»

Ничего не важно… пока он рядом.

Потому что я наконец-то согрелся…

… В свете красной звезды…

Golden